НАВЬ АТАКУЕТ
‘Весна! Все могилы пахнут одинаково’--так сказал мне почетный ленинградец Сергей Сонин четверть часа назад, когда я показал ему буклет выставки ‘Петербуржский НУАР’. Мы ехали в сверкающем металлической синевой автомобиле по Красной Площади; слева в мареве начинающейся весны мерещилась ‘Россия’, справа торчали чупа-чупсами маковки Василия Блаженного. За сутки до начала Олимпиады пребывать не на 101 километре, а в центре Родины моей вдруг показалось нам, подвыпившим в ГУМе интеллигентам, чудом.
Цитировать Юфита в такой ситуации уместно, хоть имя дико и ничего такого давно уже не ласкает. Бессмысленное пространство, растянувшее меж 2 столиц черную дыру, обессмыслило и связь городов. Пока Москва держит марку деревни с упойным, дорогостоящим ярмарочным шоу для приезжих, Петербург остается санаторным островом на краю бесконечной паузы. Эта цезура неодолима.
Выставка ‘Петербуржский НУАР’ собрана московскими кураторами, Ирой Солнцевой и Юлией Манусевич. Таким образом, она задает не столько ‘петербуржское’, сколько московское восприятие ‘нуара’ северной столицы. Взляд этот поневоле упрощен, лишен питерской затейливой глубины и вопиющей немоты гербового обломка Империи. Застывший этот вопль об утрате статуса Центра слышен в городе отовсюду, даже из самых задрипанных кустов в Коломне. Выставка в КультПроекте его удачно игнорирует, что позволяет пройти по неблагодарной тропе нуароедства немного дальше. Оставлены с миром интенциональные вершки, и сегодня мы выкапываем экзистенциальные корешки болотного нуара.
Понять ‘нуар’ невозможно без понимания, что такое чудо. Чудо--это быть здесь и сейчас, осознавать мир вокруг нас как великолепное присутствие, самовольную манифестацию Слова. Да, нетварный облик мира проще наблюдать с вершины Башни над Таврическим садом, но даже там символистский галлюциноз переходит в кошмар и дикая горилла, с крыши на карниз, кидается на бедную Лялечку, и жуткий Крокодил проходит садом в поисках небесных ватрушек. Ясно и ежу, что чудовища антивоенного нуар-эпоса Корнея Чуковского только по соображениям цензуры прибыли из ‘страны, на которой написано ‘Африка’’. В первом издании поэмы их происхождение не скрывалось: Крокодил по немецки говорил и прибыл с родины Зигмунда Фрейда, популяризатора монстров подсознания.
Нуар--чудо сломанное, с дефектом. Необтесанный реализм, нормированная похабщина и акцентированная виктимность плюс смазанный характер действующих лиц характеризуют нуар-литературу и кино. Все это гипертрофировано до тошноты в замешанном на ОБЕРИУ некрореализме. Современное изобразительное искусство в лучших своих образцах--более раздумчивый, тяжеловесный медиум. Выборка КультПроекта охватывает работы за 1о с небольшим лет, и все они на незараженнной чухонским мороком Остоженке неприкрыто, как в больнице или ориентальной мечте, свидетельствуют нам о важной особенности петербуржского малого стиля: неверии в тайну.
Крокодил, зафиксированный в летописях и лубках тотем чухонских болот, прячется в зеленых глубинах живописи Петра Швецова. Под ничего не отражающим окошком мутной воды, водьей, томится топь. Она не манит: болотное марево лишь искушает своим отпечатком на холсте, но живет и за ним, и перед. Предмет этой серии Швецова подчеркнуто неосязаем, будь то чахлая елка или грязь. Да разве грязь--предмет? Это тело без формы, воплощение Слова, в котором утрачена тайна. Сама живописная материя, плоть краски, обморачивает доверчивого зрителя, мимикрирует под нечто, будучи петербуржскимвсем, и нетрудно поверить, что автор, как лавкрафтов Ричард Пикмен, писал эти жуткие ландшафты с натуры.
Его же, Швецова, серия ‘Женщины’ ловко маскируется под беглые натурные скетчи; непрофессионализму моделей соответствует небрежность линий. Но сквозь разные части 75 ленинградских девиц проступают фрагменты фотографий--чья-то голова, деталь непонятного механизма, ряды окон. Этот культурный слой лишен всякой особости и артикуляции. Он не предъявляет ‘иное’, этот подслой самозарождается в пустоте, как крик выпи, которую никто никогда не видел.
Мистика ‘Петербурга’ Белого материальна и физиологична. Дух из-под мостовых да сквозной ветер сдувают слова, оставляя смятые картины миражей. Для ленинградцев эти бессловесные образы тяжеловесно материальны. Как-то ночью, бредя вдоль Фонтанки с веселыми девицами, я обнаружил себя возле мрачного дома с мрачной мемориальной доской. На ней было написано, что под крышей здесь располагается комната Раскольникова. Тут маршруты растяпы-студента с топором встали передо мною во всех своих унылых красках. Я решил немедленно пройти по одному из них--и внезапно, в первый раз в жизни, оказался в нескончаемых, будто связанных кольцом Мебиуса, проспектах Купчино. И теперь мне представляется, что ‘внутреннее Купчино’ и есть формула петербуржского нуара.
Посмотрите на фоторгафии К. Водяницкого. Он изображает ‘внутреннюю птицу’, надевая картонный колпак. Он снимает собственное тело, наколотое каким-то иппликатором или просто гвоздями. Нет лица и нет движения в напряженном теле. Оно монолитно: под кожей нуар-героя находится чухонская топь и цивилизованное ‘внутреннее Купчино’. Сокрытие лица необходимо для того, чтобы подчеркнуть отсутствие глаз, где могла бы жить таинственная душа. Посмотрите на ‘Восход’ Петра Белого. Аналогичный металлический диск у 2-3 московских художников (не стану называть имен) звучал бы громогласно и нес дрожь в массы; Белый берет в металле только форму, силуэтность и двумерность которой акцентирует контровой свет. Так многоэтажка, из-за которой встает Солнце, встает перед нами печной заслонкой. А манящие объекты Людмилы Беловой! Внутри криво окрашенной коробки, похожей на электрощиток, сквозь глазок нам открывается чудесный вид питерской парадной. Эта новая косморама снабжена животными звуками парадняковой тусовки, и трудно оторваться от созерцания монотонного, лишенного глубины пространства между жизнью: между проспектом и жилищем.
Тут пора напомнить, что все вышенаписанное касается только извода ‘петербуржского нуара’, сложенного московской галереей КультПроект. В реальной городской культуре зияющая завеса ‘внутреннего Купчина’ занимает свое почтенное, но незначительное место. Мифологией Крокодила и его команды занимается Наум Синдаловский. А тайна, в наличии которой в ‘нуаре’ мы вдруг засомневались… тайну о том, что тайны никакой нет, несмотря на многолетнюю эксплуатацию этой темы модным писателем, мало кто знает (говорят, это мем такой новый появился недавно).
Все могилы пахнут одинаково, что бы нам ни померещилось на выставке ‘Петербуржский НУАР’. Сами клавиши моей пишмашины сегодня обращаются под облитыми ‘Таежным бальзамом’ пальцами в кочки, эрегированные чувствилища болотной петербуржской некросферы, застывшие в вечной городской осени. Навьи чары Петербурга, перенесенные в галерею КультПроект, оборачиваются простой механикой, к которой недостает только ключа. А всего-то поворот--и глубоко-глубоко вмерцании подземных вод под ногами покажется звезда Заир.
А. Штейнер
6. 02. 2014