22 января 1910 - Григорий Бенционович Ингер родился в местечке Сарны (близ Умани) на Украине в семье учителя
1912 – переезжает с родителями в маленький городок Умань
1925 – поступает в Киевскую еврейскую индустриально-художественную профессиональную школу, которой руководил скульптор и график М.Эпштейн
1929 – переезжает в Москву. Начинает сотрудничать с издательствами. Работает над образом Бетховена
1932 – участвует в I выставке молодых художников Москвы
1933 – вступает в МОСХ
1936 – поступает на отделение повышения квалификации института им. Сурикова у П.В.Митурича, К.Ф.Юона, А.И.Кравченко. Работает над образом Паганини
1941 – 1945 – эвакуация в Чувашии, создал серии «Дети войны» и «Война»
1945 – 1948 - работает над иллюстрациями к избранным произведениям Шолом – Алейхема
1950 – 1980 –е – работает над «Музыкальной серией», серия работ, посвященных Ч.Чаплину, иллюстрации к «Дон Кихоту» М.Сервантеса, создает триптих «Лицо фашизма»
1978 – Москва. Дом художника. Творческий вечер.
1980 – Москва. Центральный Дом работников искусств
1992 – Москва. Государственная Третьяковская галерея. Персональная выставка.
Скупые факты биографии не раскрывают подлинную историю творческой жизни Георгия Ингера, поэтому попробуем рассказать о ней, пользуясь дневниковыми записями художника.
Григорий Ингер был природой музыкально одаренным человеком, из воспоминаний художника: «Сижу и усердно и настойчиво мастерю пилочку из куска ржавого обруча. Побуждает меня к этому стремление мастерить, пилить, колотить, строить. Но не могу спокойно работать: из далекого окна несутся удивительные аккорды, они долго висят в голубом небе и звучат, не переставая… Я забываю о своей «работе» и ищу глазами окно – земной рай, откуда несутся эти звуки.
Я смастерил себе из щепки «скрипку» с нитками вместо струн. Смычка не было, и я извлекал пальцами звуки, похожие на жужжание мухи».
Ингер рано начал рисовать, используя для этого любой пригодный материал. «Рисовать было нечем и не на чем. Пробовал «натирать» краску из кирпича – ничего не получалось. Рисовал карандашом на отцовских бумажных воротничках (в те годы многие мужчины носили пристегивающиеся к рубашке белые воротнички из бумаги)».
В воспоминаниях Григория Ингера есть страницы воспоминаний о страшном времени бандитского произвола, учиненного петлюровцами и деникинцами, когда мальчик и его семья буквально чудом выжили во время националистических еврейских погромов.
Личная трагедия для будущего художника случилась, когда вся семья заболела тифом. «Я долго держался, но в конце концов свалился с очень высокой температурой. Три дня пролежал в жару, часто теряя сознание. Меня уже считали погибшим. Когда я пришел в себя, то с удивлением заметил, что вокруг царит тишина, хотя люди шевелили губами…С ужасом я понял, что оглох».
Наступила частичная глухота, в возрасте 13 лет Григорий Ингер был вынужден отказаться от занятий музыкой. Страшные воспоминания детских лет найдут свое отражение и в т.н. «музыкальном» цикле, главными лицами которого стали Шостакович, Бетховен и Паганини, и в цикле бытописания еврейского местечка – иллюстрациях к рассказам еврейских писателей.
В 16 лет (1925 г.) Ингер отправляется в Киев, где учится в Индустриально-художественной школе.
В 1929 г. Ингер переезжает в Москву. В 1932 г. делает политические рисунки для «Правды» и «Известий».
А в 1936 г. Григорий Ингер стажируется в суриковском институте, и его дипломной работой становятся портреты так много значащих для него музыкальных гениев: Паганини и Бетховена, он привносит в их образ свое понимание, пришедшее через музыку.
Ингер неоднократно иллюстрировал классиков еврейской литературы Шолом_Алейхема, И.Переца, Д.Бергельсона. «Мальчика Мотла» Ингер иллюстрировал трижды: для издания 1945 г. – реалистичными черно-былыми рисунками, в 1970 –х появилась акварельная серия, выполненная в условно «детской» манере и в 1990 –х «Мое детство», в которой Ингер возвращаясь к черно-белой графике, использет находки т.н. «детской» манеры, развитой в цикле иллюстраций к «Дон Кихоту».
Годы войны Григорий Ингер жил в эвакуации с женой и дочерью в Чувашии, в деревне Ново-Климово. Все время работал. «При свете коптилки копировал рисунки Микеланджело, еле двигал пальцами… Я работал с наслаждением» - пишет в 1943 г. в своем дневнике художник. В страшные годы войны и лишений Ингер теряет своих близких, убит брат, «несчастная моя сестра с детьми в плену у гитлеровских бандитов. Ее, наверное, уже нет в живых» - декабрь 1943 г.
Ингер ищет работу, ходит по деревням, не может не наблюдать и не делать открытия - многие люди стоически сдержаны в это страшное время. «Они уравновешены, спокойны. Такими могут быть только большие философы – или дети. Может, это высшая человеческая мудрость?». Единственным способом выжить выбирает для себя решение «Надо целиком отдаваться работе, творчеству; тратить последние силы, но работать» - февраль 1944 г.
В это время работает художник над иллюстрациями к роману Шолом-Алейхема «Иоселе-Соловей» и «Тевье-молочнику». Поддерживают воспоминания о предвоенной жизни, художник рисует с натуры соседских детишек, ходит в лес за дровами и работает так, что «сердце вот-вот выпрыгнет».
В это время Ингер много читает, из того что так сильно трогает – это «Гамлет» Шекспира - «потрясающая трагедия». В 1928 году Чарли Чаплин, персонаж которого стал героем цикла работ Григория Ингера, писал про образы Шекспира:
«Для меня персонаж, который я играю на экране, не есть характер. Скорее, символ. В нем, мне кажется, больше от Шекспира, чем от Диккенса. Образ вечно побитого человека. Персонажи Шекспира – не столько живые люди, сколько символы, но испытывающие целую гамму переживаний». В своем дневнике Ингер напишет фразу. «И вот. Гамлет – актерам: «…всем пользуйтесь в меру. Даже в потоке, буре и, скажем, урагане страсти учитесь сдержанности, которая придает всему стройность». Об этом же писал и Чаплин : «Не только для актера, но и для любого человека важно себя сдерживать. Необходимо умерять свой темперамент, свои аппетиты, свои скверные привычки…». Родство Ингера и его персонажей имеет глубинные корни, оно не просто обдуманно, а прочувствовано и выстрадано художником.
Весной 1944 г. Ингер работает над иллюстрациями к Гамлету, а цикл к герою Чарли Чаплина появится в 70-е годы.
В 1944 г. семья возвращается в Москву. Ингер работает над композицией «Гитлеровщина». «Во время работы мне часто казалось, что моей рукой водила рука единственной сестры, расстрелянной гитлеровцами».
В апреле 1945 г. Ингер в читальном зале Консерватории, читает партитуры, «слушает» музыку.
9 мая 1945 Ингер испытывает миг великого торжества вместе со всем народом.. «В этой радости – очень много горечи, скорби по безвинно погибшим». Продолжает работать, пишет портреты с натуры.
А в 1948 году художник ходит по Москве в поисках работы, везде получает отказы (в клубе им. Зуева, на киностудии научно-популярных фильмов, в Высшей партийной школе, в студии «Мультфильм»). Так, Ингер скитался в поисках работы по Москве, заходя то в «Литературную газету», то в издательство «Советское искусство».
«Хожу по городу в поисках работы. Единственное место, где я понемногу зарабатывал и мог с грехом пополам прокормить свою семью – еврейское издательство «Дер Эмес» - закрыто. В других издательствах меня не признают. Грубые нападки и открытая неприязнь – в одних, вежливый отказ и пренебрежительный отказ – в других».
Судьба Ингера – это судьба многих деятелей культуры, отвергнутых властью по причине т.н. «еврейского вопроса». Но судьба Ингера , как и многих других пример той рыцарской стойкости, которую он воспевал в избранном круге своих персонажей.
Григорий Бенционович Ингер работал будучи восьмидесятилетним мастером с той же самоотреченностью, как работал и жил все предшествующие годы. Нет ничего точнее и правдивей воспоминаний Марии Чегодаевой об этом периоде его жизни и творчества.
«Последние работы на тему «Мое детство» были созданы в девяностые годы восьмидесятилетним мастером, усталым, больным, в довершении к потери слуха безнадежно теряющим зрение, но не талант, не силу руки, не зоркость безупречной зрительной памяти».
И в другом очерке «Жизнь и творчество Григория Ингера» Мария Чегодаева пишет: «Григорий Бенционович Ингер… Как живого вижу я перед собой маленького старика с чудесными, такими молодыми черными глазами, красивого мудрой старческой красотой. Он всегда радовался моему приходу, спешил показать свои новые работы, хотел узнать мое суждение – выкладывал передо мной свой неразлучный блокнот с фломастером. С ним нельзя было разговаривать, только переписываться: глухота отторгла его от полноты сегодняшнего существования. Приветливый, общительный – он был и здесь, рядом, и где-то в ином, своем, мире, куда никому другому не было пути, постоянно жил как бы в двух измерениях: в настоящем – немом, погруженном для него в вечную тишину, - и прошлом, полном шума и гомона, звучащем сотнями голосов».